Участники дискуссии:
- Модератор – Серж Харитонов, тележурналист, иностранный корреспондент телеканала «Настоящее Время» в Беларуси
- Виктор Прокопеня, основатель VP Capital
- Денис Филазафович, директор по цифровой трансформации A1 Telekom Austria Group
Серж Харитонов:
Вокруг темы IT очень много визионерский размышлений, которые не привязаны к нашей стране, а привязаны к какому-то абстрактному миру. Сегодня мы хотели бы немножко сузить наш фокус, поговорить о том, какие перспективы есть у этой концепции в нашей стране и к какому будущему мы движемся. Наша задача сегодня – не только идентифицировать проблемы, но и понять идет ли IT по пути, по которому можно двигаться вперед для того, чтобы экономика Беларуси смогла показать рывок, который однажды, возможно, станет хрестоматийный.
Хочу первый вопрос задать Виктору: почему ты напрямую связан с появлением декрета, который для Беларуси стал несомненно прорывным, и впервые за очень долгое время наша страна предстала в зарубежных СМИ несомненно в очень-очень ярком позитивном образе. Как предприниматели в Беларуси видят эту концепцию? Чем это видение отличается от того, какой страну видит государство.
Виктор Прокопеня:
Первое: государство в смысле кто? Власть? Первое: что у бизнеса-сообщества, что у власти в отношении развития ИТ-бизнеса есть понимание, есть четкая единая концепция, которая развивается дальше, плоды которой мы видим сегодня. За этот год IT Беларуси вырастет на 40% – $500 млн. Если говорить обо всей экономики Беларуси, то она вырастет в этом году на $2 млрд.
То есть 25% экономического роста нашей страны в этом году будет за счёт IT.
Очевидно, что если сравнивать это на фоне с остальной экономикой, то это очень хорошие правильные цифры, и очевидно, что есть потенциал для дальнейшего роста. Еще относительно маленький процент населения занят в IT, всего около 2,5%. Это гораздо меньше, чем в среднем по Европе, там где-то порядка 6%. Есть страны, где занято около 11% в IT-секторе, и очевидно, что этот процент можно дальше увеличивать и он может быть больше.
Второе: что касается ВВП на человека, то в среднем в Европе это около €100 тысяч евро, у нас – €30 тысяч евро. Соответственно это дальше может расти и очевидно, что все предпосылки для этого роста есть.
Поэтому мы с очень большим позитивом смотрим в будущее, мы понимаем, что есть много проблем, которые необходимо решить для того, чтобы дальше это устойчиво развивалось. Тем не менее, есть понимание, условно говоря, того, каким образом это развивать со стороны IT-общества и со стороны властей, что очень позитивно.
Серж Харитонов:
Фото: KEF-Belarus
Денис, а как телеком-компании видят будущее IT в Беларуси, и каким образом это согласуется с тем, что заявлено белорусскими властями, в частности президентом?
Денис Филазафович:
Я бы сказал, что в меньшей степени представляю здесь целиком компанию, больше человека, который в реальном секторе нашей страны проработал практически 18 лет. Я во многом разделяю оптимизм Виктора, тем не менее хотел бы выступить всё-таки скептиком или критиком той оценки, которая дана росту, который мы на сегодняшний день наблюдаем.
Я, честно говоря, не вижу долгосрочных факторов, которые смогли бы этот рост подпитывать.
То есть, я думаю, что то, что мы наблюдаем сегодня, – это безусловно выдающиеся достижения и в масштабах Европы, и в масштабах всего мира. Относительно рывок на практически 40% и вот такая динамика последние 10 лет вызывают оптимизм. Я думаю, что действительно, когда непропорционально малое количество участников экономических взаимоотношений вносят практический четверти вклада в рост страны это и достижение, но и огромный риск.
На мой взгляд, долго это продолжаться не может: есть существенный ряд ограничений. Также выскажу свои предположения о том, что тот темп роста, который мы наблюдаем сегодня, является результатом действительно и создания новых направлений бизнеса, но и, скажем так, объявлением того, что существовало где-то сбоку, слева, справа. То есть попадание в ПВТ на сегодняшний день позволяет вывести на поверхность большое количество этих производственных сил, и когда они появляются, то статистика (особенно на фоне низкой базы) впечатляет.
Как говорит Виктор, вчера были на €30 тысячах создания добавленной стоимости сегодня 40, 100 – это Европа. Причём мы должны понимать, что на сегодняшний день IT – это, наверное, единственная отрасль, которая в состоянии конкурировать с другими странами практически без каких-либо ограничений. Поэтому для того, чтобы считать себя успешными вот этот ориентир в €100 тысяч можно принимать в качестве некоего ориентира успешности. Вопрос: от 40 до 100 сумеем пройти?
Виктор Прокопеня:
Фото: KEF-Belarus
Знаете, мне такая классная фраза нравится про то, что отличие бухгалтерии от финансов в том, что бухгалтерия смотрит в прошлое, а финансы – это про будущее. Сравнивать цифры, которые есть сейчас, которые были до этого – это не самая интересная, с точки зрения прогнозирования, история.
Первое, что очевидно – то, что мир сильно меняется в связи с технологиями, в связи с изменениями в целом. Причём, мы очень легко можем представить себе эффект какой-то отдельный технологии, как она меняет жизнь – например, беспилотные автомобили убирают водителей. Однако, нам сложнее представить, каким образом эта технология поменяет и другие какие-то вещи, например, как будут выглядеть города, где будут только беспилотные автомобили.
Идея в том, что, как мне кажется, мир движется в сторону того, что всё больший процент ВВП делается IT-сектором. Эта динамика видна везде и очевидно, что при снятии и решении каких-то проблем, которые на сегодняшний день стоят перед дальнейшим будущим ростом, у Беларуси в этом отношении есть очень правильное светлое будущее. Однако, конечно, надо говорить о том, что есть проблема, которую нужно решить.
Серж Харитонов:
В этом году Виктор Мартинович в статье Zeit Online о декрете ПВТ 2.0 назвал ПВТ в нынешних условиях Сеулом в центре Пхеньяна, то есть нынешней Беларуси. У Беларуси сформирован определенный имидж, который на протяжении долгих лет закреплялся в западной прессе. Насколько просто сейчас будет Сеулу победить Пхеньян, как какую-то метафору в отношении Беларуси, и какие для этого необходимы условия?
Денис Филазафович:
Фото: KEF-Belarus
Мне кажется, это отличное сравнение и действительно здесь существует два направления – либо действительно Сеул втягивает в себя Пхеньян, либо стены, отделяющие Сеул от Пхеньяна, должны всё выше и выше подниматься, отгораживаюсь дальше и попадая в изоляционную ловушку. Потому что, чем выше разрыв цифрового неравенства и неравенства в плане сегодняшних доходов, а также неравенства психологического и ментального, когда все меньшее количество людей может заглянуть без страха в будущее, тем у Сеула больше угроз со стороны Пхеньяна, что мол, мы сейчас вам всем по носу надаем просто потому, что мы не понимаем до конца, что у вас там происходит. Вот эта опасность существует.
Виктор Прокопеня:
Вы знаете, это не наша проблема, везде такие проблемы существуют – Трамп, Brexit и все остальные вещи. Абсолютно очевидно, что мир поляризуется. Мы в этом отношении не поляризованное общество – у нас очень маленький разрыв между богатыми и бедными и я думаю, что у нас еще в этой связи есть большой запас, куда можно двигаться.
Однако, мне кажется, что наличие большой разницы, на сегодняшний день, между зарплатами в IT-секторе и вне делает выбор талантливой молодёжи проще – заканчиваешь ВУЗ и в принципе понятно, что нужно делать, куда нужно идти. Если у если для тебя деньги имеют какое-то значение. Это первое.
Второе. Я считаю что, нам, как обществу, очень не хватает каких-то позитивных вещей. Например, мы что-то сделали и получилось. Потому что много экономических вещей, которые делаются, имеют не самый очевидный эффект. Соответственно, когда какое-то действие приводит к очень большому позитивному результату, это дает мотивацию для того, чтобы менять такие же вещи в других местах. Поэтому, мне кажется, что это конечно классная аналогия, но в любом случае позитива здесь больше, чем негатива.
Серж Харитонов:
Очевидно, что повышение зарплат в IT-секторе создает определенное количество людей, которые живут очень хорошо, что, с другой стороны, вызывает очень человеческое чувство – зависть и неприязнь к IT. Почему ненавидят айтишников, и стоит ли их ненавидеть докторам, учителям, которые получают зарплату в $200, $300, $400? Какая польза от декрета тем, кто не работает в IT напрямую, но косвенно получает от этого дивиденды?
Виктор Прокопеня:
Мне кажется, что это плод фантазии. Нет никакой ненависти по отношению к айтишникам, между айтишниками и не-айтишниками. Это первое.
Второе – есть такая единственная классная книжка, которая называется “Зависть”. Так вот он говорит о том, что это абсолютно неправильная идея, что зависть возникает, когда есть большая разница. Зависть возникает не между профессором и слесарем, она возникает между двумя слесарями, и чем сильнее она, тем меньше разница. То есть, если они завидуют друг другу по какой-нибудь фигне, например гаечный ключ лучше или что-то в таком роде. Они не завидует Майклу Джексону и Брэду Питту. Идея в том, что это очень ошибочная предпосылка, которая очень часто приводит к совершенно неправильным действиям.
То есть, государство или власть считает, что наличие кого-то богатого вредит, потому что другие завидуют, и от этого могут быть какие-то проблемы. В реальности нет.
В реальности зависть сильна на маленьком расстоянии, и, наоборот, в реальности, когда исчезают богатые, зависти становится больше. Понимаете? Не меньше. Поэтому я не вижу в этом большой проблемы. Чем больше это расстояние, тем меньше завести по итогу. И последнее, что есть два способа как можно сделать, чтобы всё было в среднем хорошо. Первый – это сделать так, чтобы не было богатых. А второе – сделать так, чтобы не было бедных. Мне кажется второй способ более правильный, чем первый.
Серж Харитонов:
Если мы говорим о том, чтобы улучшить благосостояние всей страны, какие дивиденды получают те, кто напрямую не вовлечен в IT?
Денис Филазафович:
Я думаю, что некоторые элементы мы проговорили, то есть выход ПВТ 2.0 вызвал огромную волну публичного интереса к нашей стране.
Одновременно с этим, то, что, по крайней мере, я наблюдал, – изменение динамики загрузки Минского аэропорта, я часто летаю и знаю. В том числе, отражение изменений сроков безвизового нахождение. То есть, все подобного плана шаги, которые призваны обеспечить свободу перемещений, условно говоря, вовне, они позволяют рассчитывать на то, что есть свобода доступа извне.
Чем больше мы открыты, тем на более-менее паритетной основе мы можем рассчитывать на приток к нам.
Важно интерес конвертировать в приток от капиталов – вторая способность, не только инфраструктурная, но и способность привлекать капитал мне кажется сдерживающим фактором, который вот эти 40%, которых мы достигаем в этом году, не позволит достигать на устойчивое основе. То есть над этим надо работать.
Виктор Прокопеня:
Знаете я вернусь к этой идее отношения вклада IT в ВВП, во вкладе этого экономического роста, который получился в этом году в остальной ВВП. Знаете, очень хорошо легко понять какие-то вещи через контр-аналогию. Силовики берут какой-то бизнес, закрывают, получают $1 миллион и говорят, что они молодцы. После этого страна теряет $ 100 миллионов, которые никто не считает. И потом какие-то эксперты говорят, что это кошмар, как это происходит, никто не считает, как это ужасно.
С другой стороны что получается? Вот, например, есть программист Вася. Он получил $2000 зарплаты, очевидно, что это всё влияет на ВВП. И потом эти же деньги тратит на ресторан, на что-то еще, где ещё есть большая доля добавленной ценности, которая делается в Беларуси. И это тоже позитивно влияет в конечном счёте на ВВП. И эти деньги никто не считает. Их сложнее просчитать, чем первичные деньги, которые пришли. Аналогично в этих же деньгах, которые здесь тратятся, есть налоги, есть другие вещи.
Поэтому очевидно, что это – приток стабильной валюты сюда, которая здесь остаётся, из расхода которой платятся налоги, которая тратится на вещи, которые в том числе имеют большую добавленную стоимость, созданную здесь. И если эти вещи не учитывать, если их правильным образом не коммуницировать, если их правильным образом в обществе не обсуждать, то кажется, что вот это как бы всё. На самом деле, картина гораздо шире. Когда мы смотрим на неё гораздо шире, мы можем принимать более правильные решения.
Серж Харитонов:
Если мы сравним, например, вашу компанию и БелАЗ. И там и там ориентация на экспорт, но почему IT-компания будет более выгодна для страны чем, например, крупная компания в области машиностроения.
Виктор Прокопеня:
Что значит выгодно? Я не понимаю.
Серж Харитонов:
Я имею в виду большую сумму денег, которую IT-компания может внести в национальную экономику по сравнению с машиностроением, у которого есть необходимость закупать детали за рубежом, закупать материалы за рубежом. У вас, насколько я понимаю, такой необходимости нет.
Виктор Прокопеня:
Мне кажется что сравнение БелАЗа с какой-то крупной компанией IT не очень интересно. Кажется, что недавно говорили цифры, что сегодня IT-сектор дает большую долю ВВП, чем весь Минпром. Все вот эти вот предприятия государственные, вы знаете, что в них работает больше миллиона людей, они все вместе создают вклады ВВП гораздо меньше, чем айтишники. И потенциал у этого гораздо больше. Мы можем дальше всё это развивать и делать сектор успешным. Также очень классно, что в IT фактически нет сырья, то есть нет, например, нефти, цены на которую могут поднять, потому что не признали Крым или ещё почему-то.
Поэтому ИТ это – источник независимости, источник возможности самостоятельно принимать решения.
Единственным сырьем здесь являются мозги. Это то, во что максимально нужно вкладывать ресурсы, развивать и заниматься образованием.
Серж Харитонов:
Как раз сегодня господин Турчин говорил об инвестициях в образование. Каким образом можно белорусское образование сделать привлекательным для студентов из других стран? Например, если говорить об IT- секторе, за последние несколько лет действительно сформировалась очень интересная база, и результаты финансовые, которые показала IT-индустрия, во многом основаны на том образование, которые студенты смогли получить здесь и затем каким-то образом апгрейдить за рубежом. Как сделать привлекательной систему образования, например, для европейцев, для европейского рынка?
Денис Филазафович:
Хороший вопрос. Опять же возвращаюсь к первоначальному тезису, что есть факторы, которые сдерживают потенциал роста. Образование – это один из них, тем более в контексте демографической ямы. И у нас традиционно несколько лет назад, мы говорили о 400 тысячах выпускников, сейчас о 250 тысячах. То есть, это одна из больших проблем.
Поэтому нам однозначно нужно в том числе понимая, что есть такой фактор, сдерживающий рост, работать над тем, чтобы привлекать в страну способных ребят из стран ближайшего окружения. Конкурировать с Европой, мне кажется, было бы сложно, и здесь, я думаю, не столько вопрос в институциях, в их привлекательности, сколько в том, что традиционным образовательным учреждением брошен серьезный вызов академическим образованием, которое можно получить в Интернете. Сегодня факторам производства, я с Виктором согласен, нужны мозги и свободный доступ в Интернет, практически ничем неограниченный.
Здесь нашей стране нужно быть готовой к тому, чтобы шире адаптировать способы образования сначала у себя, а затем, при их успешности, расширять. Нужно снизить барьеры входа для частных инициатив, в том числе и на рынок образования. Но здесь есть еще один фактор, который сдерживает способность нашего роста – общая сумма инвестиций, которая доступна для развития IT, именно продуктового IT, возможность вкладываться в R-and-D центры здесь в Беларуси. Практически ведь этого ничего нет.
Да, Виктор говорит о том, что есть мультипликативный эффект экономики, связанный с привлечением заработных плат, но по сравнению с тем эффектом, который можно было бы достигать, если бы профитцентр, если бы центры инкорпорированные, центры корпоративной прибыли находились здесь в Беларуси, здесь совершались сделки, здесь росла капитализация, здесь оставались бы эффекты от нее, здесь находились центры R-and-D, то этот эффект был бы куда большим.
Был у вас вопрос по поводу успеха нашей IT-отрасли. Я могу сказать так: уровень концентрации колоссальный. На сегодняшний день у нас половина IT- специалистов ПВТ находится в двух-трех компаниях. Эти компании котируются, они – свободные участники капиталистического рынка. Не сегодня-завтра всё это падает, происходят такие ситуации в силу разных обстоятельств. Кто-то там придумал санкции, кто-то там не туда пошёл и всё это закончилось довольно быстро. Это к вопросу об устойчивости.
Возвращаясь к ed-tech, я бы сказал: “Дайте больше свободы нетрадиционным коммерческим платформам для образования, сегодня сидеть за партой 5 лет не надо”. Мне кажется, основной вызов в том числе и для нас – привлекать к образованию, например, тех людей, которые вчера были бухгалтерами, а завтра могут быть data scientists. Такие решения существует и прелесть таких решений состоит в том, что не надо программ развития страны и ещё что-то там, нет, просто дать людям возможность это делать. Просто расскажите им об этом.
Серж Харитонов:
Насколько корректно говорить о том, что IT-сектор убивает какие-то другие индустрии в условиях свободного рынка и свободной конкуренции. И каким образом можно переобучать сейчас специалистов из сфер, которые не настолько прибыльны и привлекательны для Беларуси?
Виктор Прокопеня:
Знаете, остальные индустрии убиваются сами, их никто не убивает. Делают они это благодаря, прежде всего, неэффективному менеджменту. Если у какой-то индустрии будет на человека $5000, когда в Европе в среднем $50 000, то это означает, что есть вопросы с эффективностью менеджмента.
Что касается образования, то я скажу две мысли. Люди слабо реагирует на какие-то громкие заявления и прочее, но очень хорошо реагирует на деньги. Одна из последних инициатив, которая есть у IT-сообщества, которую поддержал президент, состоит в том, чтобы направить все деньги из выручки ПВТ на IT-образование. Сегодня это $15 млн и это будет увеличиваться. Это довольно большие деньги, чтобы учить тысячи и тысячи студентов каждый год. Если идея дойдет до какой-то реализации, то это снимет поляризацию в пользу того, что будет больше специалистов, которые будут получать большую зарплату.
Интересный был случай, о котором недавно писали на tut.by. – про мальчика, поступившего в Гарвард. У него спросили, как он учился, в школе или еще где-то. Он ответил, что-то вроде того, что нет, сел и в интернете ролики посмотрел. Интересно то, что независимо от того, что мы делаем, есть большое количество людей которые смотрят YouTube, всякие видюшки, которые легко и просто объясняют какие-то концепции.
Сегодня студенты не читают эти скучные учебники, а смотрит ролики, где всё понятно объясняют, и этого становится больше.
То есть, несмотря на то, что мы делаем, нужно не переоценивать свою значимость, скорость образования, способности к образованию и возможности образования очень сильно меняются. Поэтому очевидно, что это будет расти, что независимо от того, кто кого к чему будет призывать, что кому кто будет объяснять, если люди будут просто понимать, то, скорее всего, таких историй будет больше.
Например, Вася зашёл на сайт просмотрел 10 роликов и стал получать не $500, а $2000. Таких историй будет всё больше, я думаю, учитывая, что у нас есть такой очень сильный стадный эффект в обществе. То есть, девальвация – и все вдруг побежали покупать холодильники или решив, что очень выгодно открывать компьютерные клубы, все побежали открывать их.
Моё мнение касательно будущего, потому что это то, о чём мы сегодня говорим – никакой гарантии нет, что завтра будут такие же темпы роста, но есть все основания для того, чтобы смотреть в будущее позитивно.
Серж Харитонов:
Для меня, если честно, было определенным шоком увидеть на полосах передовых онлайн-изданий новость о том, что мальчик поступил в Гарвард. Потому что в почти любой из соседствующих с нами стран это будет каким-то случаем из повседневности. Почему такая реакция возникает на человека, который просто едет учиться, потому что он просто получил знания. И как выходит, что поступление в университет становится новостью номер один в нашей стране?
Виктор Прокопеня:
Мне кажется что сравнивать две страны, например, Польшу и Беларусь, – слабая идея в принципе. У них другая история, другая ситуация, другие вещи. Культура. Первое. А второе, это не факт, что поступил один мальчик, мальчиков больше. То, что написали, как раз таки хорошо. Во многом благодаря тому, что есть такие новости, это показывает людям то, что нужно сделать, то, что это возможно. Далеко не все знают, что мальчик поступил в Гарвард. Даже если в Гарвард поступит 50 000 человек, то об этом не узнают все.
Кстати я считаю, что это одна из самых главных вещей от которой будет зависеть, будет ли Сеул в центре Пхеньяна или Пхеньян в центре Сеула, это то, что будут делать журналисты, насколько качественно они будут рассказывать правду и рассказывать какие-то вещи, которые будут помогать людям принимать правильные решения.
Есть определенные дискуссии в обществе. Например, нужна ли Беларуси смертная казнь. Большинство людей ответит что, нет нужна. Однако, если мы поставим вопрос по-другому. Например так: у нас из $15 миллиардов из бюджета 1$ миллиард уходит на оплату кредита. $15 млрд для $50-миллиардной экономики это мало. Мы платим безумную ставку по внешним долгам, 5-6%. Если объяснить обществу, что у нас 1$ миллиард тратится на эти проценты. Отменили смертную казнь, и будем тратить на $200 млн меньше. Что получается, в $200 млн нам обходится расстрелять 5 человек.
То есть, каждый преступник стоит нам каких-то космических денег – $40 млн.
Я не говорю, хорошо ли это – смертная казнь, или это плохо. Я говорю о том, что если мы это обсуждаем, то мы должны обсуждать и понимать стоимость этого. Когда мы эту стоимость не называем, мы можем говорить о том, что кто-то считает, что это хорошо, кто-то считает, что это плохо, кто-то говорит, что ошибки бывают, кто-то говорит ещё что-то. Но когда мы говорим, что “смотрите, у нас не хватает денег, чтобы платить учителям и врачам, а мы $200 млн тратим непонятно на что, что, само по себе, имеет спорный эффект”, то идеи о том, чтобы ввести мораторий хотя бы на исполнение смертной казни, выглядят вполне разумно.
Мысль моя в том, что, как мне кажется, задача журналиста в том чтобы про этого мальчика писать, писать про эти $40 млн, которые используются для того, чтобы кого-то расстрелять и на другие вещи. Тогда общество будет по-другому меняться.
Проблема белорусского общества в том, что оно не может само с собой разговаривать и не может меняться.
Серж Харитонов:
Я, возможно, проявлю какую-то солидарность с коллегами: задача журналиста – показать реальность. Зачастую то, о чём мы рассказываем, это – факты, которые интересны значительному числу людей. Чтобы не рассказывать про задержание журналистов, нужно просто их не задерживать. Чтобы не рассказывать про задержание предпринимателей, есть самый простой способ, чтобы журналисты про это не рассказывали, это просто этого не делать. Сегодня мы слышали тезисы, о том, что закон одинаков для всех, но пока не знаем где находится, Аркадий Израилевич, который, по-моему, в среду пропал, но мы пока официальной информации об этом не получили.
Но всё же хотелось бы вернуться к вопросу ценности. Мы говорили о разнице между Сеулом и Пхеньяном, о том, что в Беларуси сейчас есть возможность построить действительно очень красивый, очень привлекательный, в том числе для западных инвесторов, имидж. Это в значительной степени происходит благодаря реформам, которые, как мне кажется, уникальны, и, повторюсь в очередной раз, смогли показать Беларусь в хорошем свете за рубежом. Значительную роль в этой среде сыграло снятие санкций: после того, как были сняты санкции, Беларусь смогла привлечь дополнительные деньги.
Каким образом ценности, не относящиеся к экономике, влияют на решение инвесторов? И заметили ли вы значительные подвижки во взгляде на Беларусь у западных инвесторов?
Денис Филазафович:
На самом деле вопрос очень сложный.
Когда мы говорим об инвесторах, генерализация в этом случае очень опасна.
Лично мне удалось в своей жизни поработать с инвесторами разного плана. Сейчас работаю в Telekom Austria – компании, которая котируется и на американской, и на европейской бирже. Там одна модель принятия решений и инвестиций. Я поработал в частной семье, в которой несколько человек принимают решения. Я видел, как принимаются инвестиционные решения в таких компаниях, приходу которых мы хотим содействовать в ПВТ. Я бы хотел сказать, что для них соображение, отличное от эффективности – высокая степень мобилизации, профессионализма, справедливая цена, высокая степень мобильности. При том, у них идея об инвестировании приходит тогда, когда уже попробовали партнерство какого-то плана, посмотрели, что в Беларуси работает.
Не нужно рассчитывать на то, что где-то кто-то гипотетический в какой-то штаб-квартире подумал: ”А, есть такая страна в центре Европы с девятью с половиной миллионами населения, почему бы нам в неё войти”. Так не бывает.
Это очень очень длительный процесс формирования доверия, что в эту страну нужно входить.
Здорово, что принимаются какие-то документы, для тех людей, которые находятся внутри, они носят эпохальный характер. Для людей, которые находится снаружи, которые принимают решения, это – длинная среда созревания в сторону с того что, с этой стороны можно иметь дело. Говорить о том, что есть какой-то быстрый эффект принятия закона, я бы не стал. Нет, это демонстрация того, что есть сделки, что идут сделки, что заказы выполняются в срок с нужным уровнем качества, создается добавочная стоимость. Мне кажется, что это основные факторы. Моё личное мнение, в прошлом финансового директора и бухгалтера, все остальное – просто soft факторы второго и третьего приоритета.
Виктор Прокопеня:
Мне кажется, интересен другой вопрос: на сегодняшний день, благодаря тому, что все эти инструменты достаточно ликвидны, можно посмотреть всем, каким образом принятие какого-то решения влияет на стоимость наших долгов. Есть наши облигации, которые котируются, на них не очень большая ликвидность, но тем менее они котируются, цену которых можно посмотреть на Bloomberg. Можно посмотреть, скажем, как это повлияло на нашу годовую долговую ставку то, что было принято какое-то решение, сколько оно нам стоило.
Например, кому-то набили морду на улице. Если наши бонды подскочили после этого на 2%, то, условно $200 лишних миллионов в год нужно будет, чтобы за это платить.
Сколько стоит один удар дубинкой? Миллион?
От этого и нужно отталкиваться: важно не то, как на это отреагировали, а важно то, что сегодня в финансовой системе можно видеть точный эффект от любого экономического решения. Как минимум, по цене бондов на Bloomberg или каких-то других вещах. Мне кажется, что это интересно, и про это важно разговаривать, можно общаться, важно смотреть и обсуждать. Когда любые эти решения проецируются на определенную сумму денег, тогда становится понятно, хорошо это или плохо. То есть, видно гораздо лучше, чем когда это принимается на основании каких-то вещей, которые с этим не связаны.
Серж Харитонов:
Мы уже видим действительно ошеломительный рост – 40% за прошедший год, это очень много. О каком горизонте прогнозирования мы можем говорить, если брать в расчёт приход иностранных инвесторов именно в связи с тем, что закон создает уникальные условия?
Денис Филазафович:
Ещё раз повторю, мне было бы очень сложно рассуждать о том, какой потенциал привлечения мог бы быть, потому что с технической точки зрения действительно сняты ограничения и созданы инструменты для привлечения инвестиций. Это здорово. Но это гигиенические факторы.
Нам, для того, чтобы привлекать эти инвестиции, нужно победить в конкурентной борьбе за эти же ресурсы огромное количество резидентур, где суждения о том, пойдем мы сюда, или мы пойдём туда, принимается по существенному довольно длинному количеству факторов, среди которых – инфраструктурные факторы, факторы наличия адекватной рабочей силы, факторы, того, насколько существуют рынки и большое количество аналитиков, которые эти рынки анализирует, по которым пишут критику, насколько колебания рыночной стоимости того или иного актива объективно отражает привлекательность и ценность этого рынка.
Так вот могу сказать, что у нас еще большой список элементов или факторов, которые нужно улучшить, для того чтобы привлечь сюда крупного инвестора, начиная от минского аэропорта и сбора платы за страховку в 2 евро с иностранцев, которые без страховки сюда летят. Объяснить иностранцу, который на русском языке не разговаривает, это, особенно в час ночи, когда прилетает самолет, не очень легко.
Хорошо, что погранконтроль сейчас начал говорить по-английски, потому что раньше я наблюдал ситуацию довольно печальную. Поэтому начиная с аэропорта и заканчивая финансовыми рынками, которые развиты, которые довольно ликвидны, не обязательно внутри, но хотя бы снаружи котируют белорусские активы, как инструменты для того, чтобы инвесторы наконец-то поняли, что существует некий барометр, как общность оценок профессионального сообщества относительно того, что происходит в этой стране, а не набор новостей субъективных 5-6 аналитиков, которые освещают нас. И это важно понимать. Для корпораций, которые владеют и двигают миллиардами личное мнение одного из нас и личная договоренность с одним человеком этого не заменит.
Серж Харитонов:
О белорусской экономики часто говорят, в первую очередь, как об экономике, которая стремится к стабильности. Она в какой-то степени у нас возведена в ранг национальной идеи, и, кажется, проникла в каждую капельку белорусской крови. У меня есть вопрос: насколько идея стабильности важна для бизнеса, насколько для бизнеса важны реформы в сферах, которые не касаются экономики напрямую. Я имею в виду политические и гражданские права? Принимаются ли эти вещи в расчет вообще при принятии инвестиционных решений?
Денис Филазафович:
Лично для меня в меньшей степени стабильность, в большей степени прогнозируемость. Способность прогнозировать как отражение некой артикулированный стратегии страны – вот это мне кажется важным. Когда то, что заявлено, и то, что наблюдается на коротком промежутке или долгосрочном, совпадает.